Вячеcлав Бродянский:
Если в «Ромео и Джульетте»
не будет ничего, кроме Шекспира,
постановка окажется провальной
Еще в конце января в столице Кыргызстана заговорили о репетициях спектакля «Ромео и Джульетта» в Государственном национальном русском театре драмы имени Чингиза Айтматова, приуроченного к Дню всех влюбленных. Театралы радостно потирали руки. Еще бы, ведь в знаменитой пьесе Шекспира отразилось все лучшее, что несла с собой эпоха Возрождения: цельность и полнокровие человеческой мысли, свободной от предрассудков, ограниченности, половинчатости и морального измельчания. Юные герои трагедии стали воплощением нового времени.
По сложившейся традиции руководство театра за два дня до спектакля пригласило журналистов на один из предпремьерных показов. Корреспонденту удалось поговорить с режиссером спектакля Вячеславом Бродянским, приглашенным из Узбекистана, о его новой работе, в которой главные роли играют удивительно молодые актеры — 19-летний Марк Гликман и 14-летняя Кристина Бардакова, студенты школы-студии при театре.
— Были ли трудности при постановке «Ромео и Джульетты»? Как подбирали актеров?
— Труппа мне знакома. А идея поставить этот спектакль появилась сразу, как только увидел Кристину Бардакову. Я понял, что она способна сыграть Джульетту. Мне довелось работать почти во всех театрах Центральной Азии. И, слава богу, в Бишкеке мои замыслы совпали с интересами руководства. В этом плане я считаю себя везунчиком.
— Чего вы ждете от премьеры?
— А почему Луна вращается вокруг Земли, знаете или нет? А в чем смысл жизни (смеется)? Ваш вопрос подобен таким…
Творчество — это прямой разговор с Богом. Потому что рядом никого нет и никто ничего не подскажет. Получится — получится, нет — значит, не суждено. Если Всевышний на тебя посмотрит и скажет: «Мило», значит, все будет нормально.
— Что нового вы привнесли в известную пьесу?
— Спектаклей по этой пьесе я посмотрел множество. Среди них близкая мне постановка Франко Дзеффирелли. Интересная работа у белорусского режиссера Марины Дударевой. У каждого спектакля свои особенности. Я же постарался максимально приблизить постановку к бытовой правде Вероны того времени, освободиться от слащавости, которая порой присутствует в стихах Шекспира, и подняться до настоящей трагедии. Шекспир настолько гениален, что в отношениях с режиссером и актером он может просто задавить. А если не будет ничего, кроме Шекспира, постановка может считаться провальной.
— Бишкекскому зрителю запомнились две поставленные вами комедии — «За двумя зайцами» и «Слишком женатый таксист». Не тяжело после комедий браться за трагедию?
— Я поставил почти 90 спектаклей. Среди них было все, но трагедии реже. Наверное, потому что по природе я человек жизнерадостный. Опыт с постановкой трагедий у меня печальный — глубоко погружаюсь в процесс, страдаю психологически. Поэтому я их сторонюсь.
Тем не менее я научился на каком-то этапе работы замирать. Как замирают перед опасностью, которую надо пройти. Я могу требовать чего-то от актеров, я знаю, как это сделать, но полного погружения боюсь… У меня совершенно бешеный внутренний ритм: ложусь в двенадцать ночи, встаю в четыре утра. И не знаю, почему. Хотя я человек совершенно трезвый. Но напряжение колоссальное. Во втором акте шесть смертей. Все их надо пережить, а также массу всяких перипетий. Все надо пропустить через себя. Это достаточно напряженный спектакль.
— Вы читаете, что пишут о ваших постановках? Каково ваше отношение к рецензиям?
— Да, читаю. С одной стороны, приятно, когда пишут. А с другой… Помните, Чехов говорил в свое время: «Мне неприятна узость критики». Порой складывается впечатление, что режиссеры — этакие немного туповатые подлецы: что-то делают, а сами не понимают, что. Я как-то почитал рецензию о «Пигмалионе» (ставил в Ташкенте). Полная галиматья. Думаю, что критика в основе своей должна быть доброжелательной, потому что работа проведена колоссальная. Наверное, в Бишкеке нет ни одного человека, который смог бы со мной профессионально поговорить о театре. Тем более что у вас нет ни одного театрального критика. Думаю, и в Ташкенте нет.
Когда ставишь пьесу, продумываешь каждый шаг, каждый ход. Знаю, что для чего задумано. Возьмите пьесу и прочтите ее 200 раз. Вам откроются новые пласты. Я — расшифровщик пьесы и одновременно ее интерпретатор.
— Это уже ваш третий спектакль в Бишкеке. Не собираетесь перебраться к нам?
— Я мог бы перебраться и перебрался бы. Но надо же решать квартирный вопрос. У меня есть дом в Самарканде и квартира в Ташкенте. Покупать здесь третью? Можно, конечно. Но лучше бы ее купили пригласившие меня люди (смеется). Тогда бы я задержался.
На самом деле Бишкек — очень красивый город. Мне нравится. Здесь остался аромат 1970-80-х, советский такой аромат. И я совершенно очевидно ощущаю это. Когда приезжаю сюда, понимаю, что здесь работает машина времени (улыбается). Приехал и — бах! — очутился в 1980 году.
Воздух, запахи, дома, бесконечное ожидание кыргызами водопада, когда он забрызжет, их детские непосредственные лица (смеется). Это я к слову. Образ же прессуется из всяких деталей, элементов…
Еще в конце января в столице Кыргызстана заговорили о репетициях спектакля «Ромео и Джульетта» в Государственном национальном русском театре драмы имени Чингиза Айтматова, приуроченного к Дню всех влюбленных. Театралы радостно потирали руки. Еще бы, ведь в знаменитой пьесе Шекспира отразилось все лучшее, что несла с собой эпоха Возрождения: цельность и полнокровие человеческой мысли, свободной от предрассудков, ограниченности, половинчатости и морального измельчания. Юные герои трагедии стали воплощением нового времени.
